Напротив, более пристального внимания в ее Записках заслуживают важные признаки, характерные для прагматической историографии Просвещения. Во-первых, просвещенческий импульс побудил Екатерину к созданию самостоятельной, основанной на секулярной и антропоцентричной точке зрения, интерпретации мира, позитивно уравновешивающей историю человечества, его настоящее и будущее. Во-вторых, она вполне усвоила вытекающий из естественного права тезис о том, что история служит общему благу. Однако, ополчившись еще и на мнимых заграничных «клеветников», выступавшая в роли историографа просвещенная правительница сузила этот постулат до потребностей, отвечавших утверждению исторической идентичности, а в области образовательной политики – до воспитания патриотизма. В ее историко-политической аргументации нашла свое место и тесно связанная с концептом «любви к отечеству» идея добровольного послушания подданных законным и/или руководствующимся интересами государства правителям.
Наконец, этой направленности познавательных интересов созвучны данные источников, позволяющих судить о мотивах, побудивших, вероятно, Екатерину к историческим изысканиям. Еще в 1779 году она признавалась Гримму в отсутствии у нее таланта историографа[650]. В середине ноября 1782 года она с энтузиазмом сообщала ему по-немецки о своих инициативах в области образования и о первых успехах деятельности Теодора Янковича де Мириево:
А книгу для чтения в будущих нормальных школах состряпают из книг, составляющих личную библиотеку Александра, учебник по естественной истории напишет профессор Паллас, по математике – профессор Эпинус, по русской истории – профессор истории из Академии, и так мы и состряпаем учебники для школ. Главная цель этого замысла – уже после первого сентября мы будем все это иметь на блюдечке[651].
По всей видимости, императрица, сама весьма вдохновленная темпами школьных реформ, хотела произвести впечатление на Гримма. Аргумент убедителен: реформаторы выигрывают время, кладя в основу учебников для нормальных школ тексты, составленные первоклассными учеными для обучения великого князя Александра. «Мы», употребленное в цитате, выдает ее участие: императрица не только входила в узкий круг активных реформаторов, она была еще и главным автором этой «личной библиотеки». К тому времени ее уже больше года вдохновляла мысль о том, что проходившее под ее руководством обучение внуков соответствует принципам просветительской педагогики и поэтому является образцовым. После составления букваря для четырехлетнего Александра она была уверена, что все написанные ею пособия как для учеников, так и для учителей могут служить моделью школьных учебников по крайней мере для ее подданных, если не для юношества во всем мире[652]. Поскольку Екатерина присвоила себе право заниматься воспитанием внуков вопреки воле их родителей, ее притязания на высшую степень педагогической компетентности были, конечно же, еще и скрытым упреком в несостоятельности ее сыну Павлу и великой княгине Марии Федоровне.
Однако взятая императрицей на себя ответственность за воспитание внуков открыла ей возможности, выходившие далеко за пределы неравной борьбы внутри семейного круга. Раздумывая над тем, как избежать неловкости, она отважилась погрузиться с головой в неисчерпаемую дискуссию об образовании, захватившую в тот момент все европейское общество, и использовать ее в качестве надежного щита. Она перестала скрывать свою писательскую деятельность, однако для публичных высказываний на темы воспитания юношества выбрала в начале 1780-х годов неуязвимую роль бабушки, проявляющей интерес к педагогическим вопросам из любви к внукам. В этой роли она писала сначала для Александра, а затем и для второго внука, Константина, сказки, рассказы и поучительные истории нравственного содержания на русском языке, немедленно появившиеся в печати в 1781 году, а с 1782 года выходившие в берлинском издательстве Николаи в переводе на немецкий язык[653]. Она превратила воспитание детей в государственное дело, дав понять европейской публике, что, ощущая ответственность за будущее Российской империи, она как просвещенная правительница стремится дать наилучшее воспитание наследникам престола.
Роль бабушки, пишущей для внуков, оправдала себя и зимой 1782/83 года, когда императрица приступила к Запискам касательно Российской истории. Она взяла эту работу на себя, хотя совсем незадолго до этого сообщала Гримму о перспективах разделения этого труда между авторами, которым было поручено составить «книгу для чтения в будущих нормальных школах» из «книг, составляющих личную библиотеку Александра». Обращает на себя внимание тот факт, что, перечисляя участников проекта в цитированном выше письме Гримму, написанном в ноябре 1782 года, она пропустила только фамилию академического профессора истории. Невозможно представить, что она была ей неизвестна, поэтому такое инкогнито вызывает особый интерес, учитывая, что единственным профессором истории в Академии наук был в то время Миллер. С его переездом в Москву в 1765 году в Петербурге вообще не осталось ни одного профессора истории, Шлёцер был окончательно освобожден от службы в России в 1769 году, историки Иоганн Эбергард Фишер и Карл Фридрих Модерах умерли в 1771 и 1772 годах соответственно[654]. В самой Академии исследовательская и издательская работа продолжались: так, с 1770 года выходила в свет История Российская Щербатова[655], – однако с уходом Миллера не только прекратились дискуссии между историками, но и сам центр работы с источниками надолго переместился в Москву. Именно Миллер с готовностью – и, конечно же, с разрешения императрицы – помогал, обучая работе в архивах, молодым, интересующимся историей людям, таким как Щербатов и Новиков, изучать, интерпретировать и издавать оригинальные документы[656]. Однако случившийся в царствование Екатерины патриотический прорыв находится в необъяснимом до сих пор противоречии с тем, что Академия наук на протяжении ряда лет обходилась без единого историка[657].
Наконец, два новых адъюнкта были назначены в Академию: в 1779 году – уже упоминавшийся Иоганн Готтгильф Штриттер, а в 1782 году – Иоганн Фридрих Гакман, однако при присвоении им званий Академия руководствовалась не новыми исследовательскими задачами, а их прежними заслугами; не менее удивительно и то, что оба они были опять-таки немцами. Обоих новичков привлекли к наступлению на образовательном фронте. Гакман, родившийся в 1756 году в Шпике близ Бремена, служивший учителем в Петербургской академической гимназии, получил свою должность адъюнкта за написанный на латыни накануне завоевания Крыма труд, посвященный греческим поселениям на Черноморском побережье. В новом звании ему было предоставлено право преподавать двум старшим великим князьям географию. В 1787 году он выпустил Пространное землеописание Российского государства для народных училищ, а позднее – двухтомное описание географии всего земного шара[658].
Несмотря на близость ко двору и участие в реформировании образования в 1780-е годы, роль Гакмана как сотрудника императрицы в ее исторических штудиях не подтверждается документально. Нет, однако, никаких сомнений в том, что в октябре 1783 года Комиссия о народных училищах поручила Штриттеру написать учебник по истории Российского государства[659]. Однако тот факт, что Штриттер, выполнив поручение, уже в феврале 1784 года получил разрешение на публикацию, хотя и на определенных условиях, а труд его так и не вышел в свет при жизни Екатерины, способствовал распространению слухов о том, что в Записках касательно Российской истории императрица «рядилась в чужие перья», а именно в «перья» Штриттера[660]. Сомнения по поводу авторства Екатерины рассеял еще издатель ее произведений Александр Николаевич Пыпин, показавший, что не только работа над Записками, но и их публикация относилась ко времени, предшествовавшему назначению Штриттера автором учебника истории Комиссией о народных училищах[661]. Однако к полной ясности приведет лишь сравнительный анализ обоих текстов, который позволит ответить на вопросы, когда именно Штриттер начал свою работу, когда завершил ее, когда рукопись на немецком языке попала в руки Екатерины и какое участие принимал впоследствии историк в подготовке материалов, предоставлявшихся некоторыми историками императрице для продолжения ее работы над Записками.
Иоганн Готтгильф Штриттер родился в 1740 году в Идштейне (Нассау), учился в местной гимназии, ректором которой был его отец. Окончив ее, он изучал филологию и историю в нескольких университетах Германии и по протекции Иоганна Давида Михаэлиса и Шлёцера в 1766 году перебрался из Гёттингена в Петербург, где получил место проректора в академической гимназии[662]. В России Шлёцер и его сотрудник Семен Сергеевич Башилов сначала привлекли Штриттера к участию в издании Никоновской летописи XVI века; затем Шлёцер предоставил ему воплотить долго вынашивавшуюся им самим идею о сведении воедино известий византийских историков о русских и соседних с ними народах, помогая ему советами по ходу работы[663]. В результате, благодаря своим многолетним исследованиям, плодом которых стал четырехтомный корпус источников in 4º, в 1770-е годы Штриттер обрел собственный научный вес и в России, и за ее пределами[664]. То, что впоследствии – в XIX веке – стали причислять к главным недостаткам его издания: использование греческих текстов раннего Средневековья в латинских переложениях XVII и начала XVIII века, – не вызвало никаких нареканий у его наставника Шлёцера[665]. В русскоязычном издании, завершенном еще раньше, византийские источники просто переводились с латинского на русский язык[666]. В пользу того, что подобная практика нисколько не противоречила правилам исторического цеха того времени, свидетельствует прием, к которому прибегала и Екатерина в 1780-е годы, – использование современных ей списков древнерусских текстов с целью упростить себе работу. На научном счету Штриттера – обобщающий труд по истории славян в раннее Средневековье, написанный на основе выдержек из византийских источников. Его в 1771 году опубликовал Шлёцер в Allgemeine Nordische Geschichte[667], восхвалив «полноту и исчерпывающий охват истории» как «главные достоинства трудов Штриттера»[668].